Библиотечка журналиста
ПАВЕЛ РОГОЗИНСКИЙ
«ЖУРНАЛИСТ В КОМАНДИРОВКЕ»
(Заметки корреспондента)
Государственное издательство политической литературы
Москва, 1961 год




Редактор А. В. Белановский

OCR С. И. Крапивин

Экспрессы, арбы, самолеты, лошади, верблюды, автомобили, собачьи упряжки, дрезины, каюки, быки зебу, фуникулеры, глиссеры, буера, пароходы, подводные лодки, даже позабытый впоследствии шаро-поезд изобретателя Ярмольчука!.. За годы работы специальным корреспондентом мне не доводилось ездить разве лишь на страусах эму.

Встретить рассвет на аэродроме, провожая в далекий рейс знаменитого пилота, провести день на заводе, а вечером присутствовать на встрече иностранного посла – такой день не представляет для газетчика ничего особенного.

Просиживать дни и ночи над грудами писем, телеграмм и телефонограмм, неизменно обедая только «на следующий день», – это тоже будни газетчика.

Недели, а то и месяцы кропотливо собирать материал, потом писать, «сотней папирос клубя», сдать статью в набор, уже держать в руках остро пахнущие типографской краской гранки первого оттиска, а потом бросить их в корзину, потому что пришли сообщения более важные и твоя статья стала уже ненужной, – это тоже будни газетчика.

Американцы острят, что репортер должен быть на месте пожара за десять минут до происшествия. В этом есть свой смысл. Газетчик должен, обязан держать руку на пульсе жизни, быть в курсе всех событий, опережать их и даже направлять.

Делать газету ремесленно нельзя.

Среди журналистов можно встретить людей талантливых и бездарных, с высшим образованием и самоучек, ленивых и трудолюбивых – словом, людей со всеми человеческими слабостями и достоинствами. Но нет среди них людей равнодушных.

Идти на работу в газету только ради заработка – это все равно что, не умея плавать, бросаться в море: волны либо поглотят, либо выбросят на берег. Из человека равнодушного, можно сказать заранее, журналиста не получится никогда. Слова гладкие, аккуратно построенные в правильные фразы, как в учебнике иностранного языка, будут звучать мертво, не задевая сознания людей. И никому они ничего, не скажут и ничему не научат.

Рядовые газетчики всегда гордятся, что люди большого сердца и высоких стремлений – Маркс, Энгельс, Ленин, Горький – были журналистами.

Хорошо напишешь только о том, что любишь или ненавидишь. Никогда хорошо не напишешь о том, чего не знаешь. Учиться газетчик должен всему и всегда, но в особенности искусству владеть словом. Горький говорил, что для выражения каждого понятия существует только одно присущее ему слово. Заключенная в нем мысль должна быть видна, как сквозь хорошо протертое стекло: предметы видишь, а стекла не замечаешь. Найти такое слово подчас трудно, мучительно трудно.

Как же делаются журналистами? Как вообще рождается газетный материал – статья, фельетон, простая заметка о происшествии?

Французское издательство Бадиньера предложило самым известным журналистам Парижа рассказать, как они стали газетчиками, или описать какой-либо примечательный случай из их жизни и работы. Получилась довольно интересная книга. Озаглавили ее: «Один час моей карьеры». Удачнее названия придумать трудно. Буржуазный журналист рассматривает свою деятельность только как личную карьеру.

Бальзак писал, что газету обратили в предмет торговли и, как при любом торгашестве, не стало ни стыда, ни совести; всякая газета – это лавочка, где торгуют словами любой окраски по вкусу публики.

Всю горечь такого признания советские журналисты могут понять рассудком, но сердцем – никак. В стране, где печать свободна, слова Бальзака звучат дико.

Я не собирался быть газетчиком. Поиски работы закинули меня в Ульяновск. В этом когда-то тихом городе яблоневых садов я делал палочки для кисточек. В 1923 году безработица еще не была ликвидирована.

Потом удалось поступить кладовщиком в Дом охраны материнства и младенчества. Там меня выбрали секретарем месткома. Председателем месткома была жена губвоенкома. К нашему учреждению она никакого отношения не имела. Просто скучающая дамочка, желая прослыть общественницей, как-то умудрилась устроиться на эту должность благодаря связям мужа. Раз в неделю – не чаще – она приезжала к нам на паре гнедых военкоматских рысаков. Глядя в окно, рассеянно слушала мой отчет, потом, оборвав на полуслове, поднималась, снисходительно бросала: «Ну, хорошо, работайте, работайте, я еще загляну», – и уходила, обдав запахом тонких духов и пудры. В губернском отделе союза Медсантруд, когда я туда обратился, достаточно категорически заявили, что предместкома со своими обязанностями справляется и чтобы я не совал нос не в свои дела.

Среди воспитанников Дома вспыхнула эпидемия скарлатины. Заведующий, опасаясь огласки и неприятностей, не объявил карантина и держал больных детей вместе со здоровыми. Я адресовался в губздрав – и тоже безрезультатно.

В день Парижской коммуны у нас на общем собрании служащих делал доклад сотрудник местной газеты. В заключение он призвал нас писать в газету. Я и написал...

Сперва напечатали заметку про эпидемию и заведующего; потом– про председателя месткома и губотдел союза; а на следующий день после этого меня уволили с работы.

Редакция сообщила в прокуратуру. Дело обещали расследовать.

Бродя без цели по городу, ненастным вечером я проходил мимо ярко освещенного пионерского клуба. Странные взъерошенные фигурки заглядывали со двора в сияющие окна. Зябко кутаясь в намокшие лохмотья, какие-то ребята восторженно следили за играми детей в светлых, просторных комнатах.

Это были беспризорники. Около тридцати ребятишек, в большинстве сироты из окрестных сел и деревень, в поисках лучшей доли забредшие в город, нашли себе пристанище в подвале под пионерским клубом. Какая дичь, какая вопиющая несуразность! В одном и том же созданном для детей Доме, но на разных этажах растут и воспитываются будущие строители нового мира и... кандидаты в уголовники!

У меня нашлось немного бумаги. Писал до утра. Перед глазами стояли подвал и сияющий клуб. Я хотел, чтобы их видели все. чтобы все чувствовали себя ответственными за этот позор.

Написанное снес в редакцию, сунул курьеру и ушел. На душе стало как-то легче.

Через несколько дней зашел сюда снова – узнать: нет ли вестей от прокурора? Едва я назвал свою фамилию, кто-то схватил меня за рукав и потащил в кабинет редактора, мимо которого я проходил на цыпочках.

– Где вы, черт вас возьми, пропадаете? – загремел редактор. – Наделали переполоху, а самого с собаками не сыскать! Вам тут звонят, звонят...

Оказывается звонили из губкома партии, из губисполкома. губпрофсовета, губоно, губполитпросвета, из комитета комсомола.

Я держал газету в руках, читал, перечитывал статью про подвал беспризорных – и все еще не верил. Да неужто это все мои слова, моя боль и негодование? Неужели это мой голос раздавался над городом?

– Идите скорее в губком! Там вас ждут, будут обсуждать статью. И возвращайтесь скорее – дадите отчет.

В губкоме я сидел, как в тумане. Решения губкома партии шли гораздо дальше моих ожиданий.

– Обязательно проследите, как они будут выполняться, – попросил секретарь губкома, прощаясь. – Чуть-что – звоните прямо ко мне! А ребят этих заберем сегодня же.

...Новый огромный мир распахнулся предо мной. Я остался в газете навсегда.

Работать было трудно. Над иной коротенькой заметкой просиживал полдня. Как доходчивее рассказать ну хотя бы об открытии нового клуба, о митинге на фабрике? Что здесь главное, что второстепенное?

– Есть мерка, с которой никогда не ошибешься, – говорил редактор. – Увидишь человека в первый раз – посмотри: если он не строит социализм, что же он делает? Тогда все станет ясным, все станет на свое место.

...Шли годы. В какой бы редакции я ни работал, товарищи не уставали напоминать мне эту азбуку газетчика.

– Тебе доверяют острейшее оружие нашей партии. Не урони, не запачкай его, смотри, как ты его направляешь: можно бить, как мать, – любя; можно бить, как мачеха. Иногда нужно только поправить, но врага – не жалеть!

– Газета делается только чистыми руками. Чувствуй себя, как на вышке, на которую все смотрят. Слово, шепотом сказанное в редакции, громом отдается по всей стране.

– Не уставай учиться везде, всегда, всему. Но прежде всего учись у масс. Один человек может ошибиться. Массы – никогда.

Эти правила помогали ориентироваться всегда – и в ауле кочевников Туркмении, и на заседаниях коллегий министерств, и в шахтах Донбасса, и на собрании мурманских портовиков.

Хорошо сказал Никита Сергеевич Хрущев на приеме советских журналистов в Кремле 14 ноября 1959 года: «...Вы, журналисты, не только верные помощники, а буквально подручные нашей партии – активные бойцы за ее великое дело». Товарищ Хрущев говорил, что журналисты занимают почетное место в том великом деле, которое под руководством партии совершает наш народ – строитель коммунизма.

В часы редакционного досуга, на дружеских вечерах в московском Доме журналиста газетчики, как бойцы у лагерного костра, не прочь иной раз порассказать, где и как им доводилось применять доверенное партией острейшее оружие. Чужие воспоминания невольно развязывали и собственный язык.

Кто-то однажды заметил: «А почему бы вам не записать все, о чем рассказываете?»

Так родились эти заметки.

Это, разумеется, не сборник готовых рецептов написания путевых заметок и очерков. Да и мало помогли бы кому-либо такие рецепты, ибо недостаточно иметь полотно, кисть и краски, чтобы стать художником и писать картины. Это, как я уже сказал, заметки о корреспондентской практике: о том, с чем сталкивается корреспондент в разъездах, как он собирает, пишет и передает информацию, статьи, очерки.